Сегодня приснопамятному старцу из Флоровского монастыря г. Киева, незабвенному схиигумену Спиридону, духовнику игуменьи Анны, исполнилось бы 100 лет. Упокой, Боже, его светлую душу!
В память о почившем старце публикуем его краткую биографию и воспоминания чад о прожитом и пережитом.
Родился он в 1924 году, во время Великой Отечественной войны был на работах в Германии, а после ее окончания работал монтажником на Малинской бумажной фабрике и пел в хоре городского храма великомученика Димитрия Солунского. На вопрос о том, что повлияло на его жизненный выбор, старец отвечал, что в православной вере был воспитан с детства, несмотря на то, что отец его был католиком и крестил его в костеле. Православие принял уже в 27-летнем возрасте в Почаевской лавре. Однако и до того он исповедовал православный Символ веры и причащался в православном храме, не ведая, что делать это католикам было нельзя.
Батюшка рассказывал, что неоднократно писал в Киевскую духовную семинарию письма с просьбой принять на учебу. Как выяснилось позже, ответы из семинарии высылали, но начальник фабричного отдела кадров этих писем ему не отдавал. В 1955 году ему предложили работу на Киевском комбинате стройиндустрии, предоставив жилье в общежитии и столичную прописку. Работая в Киеве, он все время стремился взять благословение на учебу в семинарии и с этой целью ездил к старцу высокой духовной жизни, отцу Епифанию, который прибыл в свое родное село Варваровка Полонского района Хмельницкой области с Афона, после того как разогнали насельников Афонского Пантелеимонова монастыря. Старец сказал, чтобы он пока работал и не шел учиться, а когда придет время, Господь Сам его призовет.
Был он и у другого батюшки, иеромонаха Елисея, жившего после освобождения из заключения в селе Гнездичное Тернопольской области, недалеко от Почаева. В свое время он подвизался в Соловецком монастыре, а затем, когда монастырь закрыли и превратили в концлагерь, трудился на лесоразработках в Архангельске, а во времена Хрущева – в Казахстане, на целине. Там с ним произошел такой случай. Служить в их поселении разрешали только ему одному. И вот, когда созрел первый урожай, на поле вокруг их лагеря начался пожар. Отец Елисей, услышав крики и увидев, что происходит, взял с престола крест и в подряснике пошел по полю наперерез огню. Отошел на некоторое расстояние, остановился, трижды перекрестил огонь, и тот дальше не пошел. Это, конечно, всех поразило, а начальник поселения сказал, что такие ему не нужны, и пообещал освободить, если откликнется кто-то из родственников. Им написали, отозвалась племянница, и отец Елисей поехал к ней.
С отцом Елисеем связан был и такой эпизод из жизни батюшки. Мама советовала ему жениться на девушке, которая ему не нравилась. и он предложил поехать к отцу Елисею и поступить так, как он скажет. «Как только мы вошли в его комнату, — вспоминал он, — он сразу подошел к нам, поздоровался и обратился к моей матери: «Слушай, Наталья, что я тебе скажу. Ты можешь вести беседу со своими подругами, но запомни: сыну своему ты не советчик». И позже уже, когда мы общались с ним, он сказал матери, что я буду священником. Мать спросила, доживет ли она до этого. Отец Елисей ответил: «Как Богу угодно. Тебе скажи, ты и нос задерешь».
Были и другие случаи, когда ему предсказывали священство. «Так, когда я уже подумывал жениться на девушке, которую, как мне казалось, послал мне Сам Господь (я познакомился с ней после службы во Владимирском соборе), то попросил отслужить молебен святителю Николаю во Введенском монастыре, после которого Господь явил Свою волю. Девушка эта на молебен не пришла, а выходя из храма, я увидел сидящую на паперти с нищими матушку с мраморным крестом (как я узнал потом, это была Ксения, юродивая). Она предсказала мне и то, что Господь пошлет мне жену, и мое служение: «Сперва – псаломщиком, потом – диаконом, потом – священником». Я трижды перебивал ее, говоря, что уже договорился о женитьбе, а она трижды повторила мне то же самое. К девушке, на которой я собирался жениться, вернулся парень, к которому она была больше расположена, и я в эти отношения уже не вмешивался».
Со своей будущей матушкой, Любой, он познакомился через некоторое время после вышеописанного случая в храме Вознесения Господня на Демеевке, где он также пел в верхнем хоре. Люба была на 16 лет его моложе и как жениха его даже не представляла. Да и вообще о замужестве она не думала, стремясь всецело посвятить себя воспитанию младших сестер и помощи престарелым родителям. Адриан был взрослый, серьезный, ей было с ним интересно, они дружили, ездили вместе по святым местам. Но он никогда не говорил ей о своих чувствах. И только спустя шесть лет, когда она привыкла к нему, увидела его как искреннего христианина, оценила его душевные качества, он признался, что давно полюбил ее и хотел бы поговорить с ее родителями о женитьбе. Так она стала женой, а спустя 4 года — матушкой. «Только через шесть лет после нашего знакомства, в 1967 году, она стала моей супругой; после моего рукоположения, в 1971 году, – матушкой, женой священника, а несколько лет назад одновременно со мной приняла монашество с именем Серафима.
В 1971 году один знакомый священник, отец Павел Ломоносов, сказал: «Хватит расхаживать, пора рукополагаться». По его словам, в Киевской епархии не хватало 40 священников. Предстояло пойти на прием к правящему архиерею, Филарету (Денисенко). Я был предупрежден, что меня лишь спросят о том, как совершаются таинства, и ничего больше. Однако, когда я пошел на прием, оказалось, что Филарет уехал и его замещал владыка Савва. Он начал экзаменовать меня и по Ветхому Завету, и по Новому, предложил рассказать, что бы я стал говорить на следующий день на проповеди (это было накануне Сретения), и, как выяснилось потом, остался очень доволен моим ответом. После того как я был вызван на прием к митрополиту, мне еще необходимо было побывать у уполномоченного по делам религий. Я упросил, чтобы мне разрешили уволиться с работы прежде посещения уполномоченного, иначе бы не отпустили. На работе, конечно, подняли шум. Вспомнили о том, что не так давно, в 1969 году, мне дали квартиру (за которую я отработал 18 лет!), говорили, что я гонюсь «за длинным рублем» (хотя на работе, с которой я уходил, я получал больше, чем служа приходским священником)… но все-таки уволили. Уполномоченный по делам религий во время разговора со мной, узнав, сколько я получал, тоже предупредил, что, служа священником, я столько получать не буду. Я ему ответил, что руководствуюсь не финансовыми соображениями, что отработал двадцать пять лет на Родину и оставшееся перед смертью время хочу поработать Господу. Уполномоченный велел мне идти и ожидать вызова из епархии. После того как я уволился с работы, прошло еще некоторое время (я тогда пел на клиросе во Владимирском соборе), а затем мне неожиданно сообщили, что завтра будут рукополагать. Отец Михаил Бойко дал мне подрясник и пояс, а другой священник, отец Исаия, – рясу. В Великий четверг меня рукоположили в диакона, а уже через день, в Великую субботу, – во священника».
Священническое служение батюшки складывалось непросто.
Две недели он проходил практику во Владимирском соборе, и знакомые священники его предупреждали, чтобы он ни в коем случае не соглашался служить в селе Моисейки Иванковского района Киевской области, поскольку там никто не может удержаться, но он отвечал: «Апостолы получали жребий и не отказывались. Фоме выпала Индия, и то он не ужаснулся. А я кто такой, чтобы отказываться? Куда направят, туда и поеду». Это действительно был нелегкий жребий.
«Нагрузка была немалая. Автобус из Киева ходил только до села Термаховка, а оттуда до прихода нужно было идти семь километров пешком. Староста прихода была молодой, но всячески старалась продемонстрировать свое превосходство. А ведь в то время старосты фактически руководили приходскими делами. Дошло до того, что она начала распоряжаться, кому давать благословение, а кому – нет. Я ей сказал: «Я – священнослужитель, для меня все прихожане равны, и я всем им даю благословение». Но после того как однажды во время пения «Иже херувимы» она опустила лампаду, что над царскими вратами, и начала поправлять, мешая мне выйти на солею для каждения, я поехал на прием к секретарю епархии отцу Варлааму. Узнав, что на приходе, где никто не выдерживал больше трех месяцев, я прослужил уже год и десять месяцев, он сказал, чтобы я писал прошение о переводе. Впрочем даже и писать ничего не пришлось, меня направили в поселок Калита Броварского района Киевской области. Когда я приехал в Моисейки попрощаться с прихожанами, то староста обещала и дом купить, и корову дать, лишь бы я остался, но у меня на руках уже был указ о назначении на новое место.
В Калите храм располагался в деревянном домике с прохудившейся крышей. Я взял разрешение обложить этот домик кирпичом и осмелился под видом этих работ построить настоящий, хороший дом. Договорился о завозе кирпича, сделал необходимые расчеты (я ведь много лет проработал на производстве, так что был знаком с этим). Поначалу помогли родственники матушки. Местные жители не верили, что что-либо получится, ведь тогда храмы строить не разрешали. Однако когда строение было доведено уже до уровня окон, жители Калиты собрались и сказали: «Как же так? Батюшка нам строит церковь, а мы не помогаем. Его люди работают, а мы что же?» И после этого уже все взялись помогать. Приехали представители районного руководства, созвали собрание и предложили на выбор: или восстанавливать типовую церковь (сейчас она уже восстановлена, а в то время ее здание было приспособлено под склад), или завершать уже начатое строительство. Я предоставил право выбора людям, и они приняли решение достраивать уже начатое: во-первых, для восстановления типового храма нужно было очень много денег, во-вторых, были сомнения, что его действительно отдадут.
По Божией милости, все получилось сделать за три месяца – и возвести стены, и покрыть здание, получившееся довольно вместительным (длина – 16 метров, ширина – 9). А по центру даже поставили небольшой купол. При этом во время строительных работ богослужения не прекращались. Иконостас сделали сами, и Господь прислал художницу из Москвы, супругу священника, которая написала для нас иконы и платы за работу не взяла.
Я служил в Калите восемнадцать лет, до 1991 года. Мне поручили также организовать богослужения неподалеку от Калиты – в селе Семиполки. Был подготовлен домик, оставалось получить антиминс. Написав соответствующее прошение и попав на прием в митрополию, я вдруг услышал, что меня направляют служить в Коростень Житомирской области… Потом оказалось, что секретарь митрополии сказал это шутя, желая узнать, что я отвечу, узнав о таком направлении. Я же сказал: «Куда Господь благословит, туда и поеду». А уже посмотрев указ, увидел, что меня направляют служить в киевский Флоровский женский монастырь. И говорю: «Как же я там буду служить, что буду говорить на проповеди, если не оканчивал ни семинарии, ни академии?» «Владыка направляет, решайте с игуменьей», – был ответ. Я поехал к игуменье монастыря и сказал ей то же. Матушка Антония ответила: «Батюшка, по Евангелию прочитали, рассказали, и достаточно». И, попрощавшись с прихожанами Калиты, я начал служить во Флоровском монастыре»». Со временем по состоянию здоровья он был почислен за штат, но по мере сил помогал в монастыре, сослужа священнослужителям. Спустя некоторое время у него с матушкой возникла мысль о монашеском постриге. Об этом некогда говорили ему и отец Епифаний, и отец Елисей. И после перенесенной серьезной болезни сердца появились мысли о том, что пора готовиться к тому, чтобы уже в монашестве отойти ко Господу. Да и матушка игуменья говорила: «Батюшка, не пора ли вам монашество принять?»
«И как-то на епархиальном собрании киевского духовенства, вернее, после него, я подошел к митрополиту Владимиру и спросил, благословит ли он меня на монашество. Блаженнейший ответил: «Конечно. Бог благословит. И я благословляю». Зная, что матушка Любовь в то время еще не очень была настроена на монашество, так как считала себя неприспособленной к монастырской жизни (хотя в свое время юродивый Алексий, ходивший в храм на Демеевке, говорил ей о монашестве), я не спешил с ответом игуменье. А уже решив принять постриг, сказал, что Любе, может быть, стоит подождать, тем более что еще ничего из одежды не подготовлено. Однако за неделю все пошили…
Был еще такой случай. Еще до того, как я был рукоположен в священники, у нас останавливался один странник, который вырезал из кипариса красивые параманные (монашеские) кресты. Мы сказали, что хотели бы и себе такие, но не параманные, а обычные. Он же ответил, что если будет на то Божия воля и ему еще доведется побывать у нас, то привезет. Он приехал к нам через два года и привез… параманные кресты, при этом сам не мог объяснить, как так вышло. Так и остались они у нас.
А года за два до пострига нам все вдруг начали дарить иконки преподобного Серафима Саровского, книги о нем. Куда ни посмотришь – отовсюду смотрит преподобный Серафим. И уже во время пострига слышим: «Сестра наша Серафима постригает власы главы своея…», а затем, когда после пострига сестер подвели меня: «Брат наш Серафим постригает власы главы своея…».
Так сложилось, что, пожив и в браке, и в монашестве, батюшка опытно познал преимущества каждого из этих путей. Он был твердо убежден, что только Всемилостивый Господь определяет, на каком месте человек может принести большую пользу. «Оглядываясь на прожитую жизнь, думаю, что мне нужно было пожить и не в монашестве. В том числе послужить священником на приходе, чтобы там помочь в строительстве храма, а уже на закате лет принять монашество. Могу сказать, что семейная жизнь в наше время – дело очень сложное, требующее особой бдительности и рассуждения. К тому же брак связан с множеством житейских забот (решение квартирного вопроса, пропитание семьи и прочее). В монашестве человек свободен от этих забот и может посвятить больше времени молитве о благополучии государства и всего мира, подвигу терпения и послушания. Но не надо забывать, что каждому дано свое. Ведь и Господь сказал, что «есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19, 12).
